Материал статьи Гарольда Джеймса из журнала «The Economic History Review». Часть первая тут, вторая - здесь.
Очарование золота не ограничивается экономикой или эстетикой — оно уходит корнями в глубокие мифологические и религиозные представления. Для великих держав Европы золото занимало центральное место в их мировоззрении, символизируя порядок, силу и спасение.
В России золото воспринималось не как элемент экономической системы или продукт институциональных реформ, а как высшая гарантия стабильности, обладающая сакральным значением. Его блеск ассоциировался не с богатством, а с божественной мощью, воплощенной в иконах, чей фон всегда был золотым, символизируя сияние и присутствие Бога.
Икона, как знак сакральной власти государства, получила особое почитание в XIX веке, и этот образ вновь обрел силу в конце XX. Русский философ Александр Дугин сделал икону центральным элементом своей геополитической концепции, противопоставив героическую «сухопутную» цивилизацию — «торговому морскому миру»: «Будто бы в этом вновь повторяется таинство возникновения первозданной Земли из водной бездны. Nomos земли, воплощенный в иконе, постоянно напоминает нам о ее божественном происхождении. В этом смысле поклонение иконам и вообще использование живописи — это ясный знак традиционного, земного, континентального бытия». Так икона у Дугина превращается в золотое зеркало священного происхождения мира, в противоположность текучей стихии морской цивилизации — символу денег, обмена и хаоса.
В Германии золото стало сердцем национального мифа, воплощенного в саге о Нибелунгах, а позднее — в музыкальной драме Рихарда Вагнера. Именно вокруг золота строится главный конфликт, в котором захват, присвоение или кража золота становится актом силы, метафорой борьбы за господство. Вагнерское золото — это и искушение, и проклятие: оно дает власть, но разрушает того, кто его держит.
Можно ли найти аналогичный образ золота в британской литературе — ту же тоску по золотому свету, оборачивающемуся тьмой? Если в Германии поэтом власти был Вагнер, то в Викторианской Британии им был Альфред Теннисон.
К концу XIX века Британская империя переживала свой переломный момент, как назвали его экономические историки: эпоху, когда стало очевидно, что другие державы — прежде всего Германия и США — стремительно набирают силу, догоняя и даже превосходя Британию по экономическому и военному могуществу.
На этом фоне, уже в зрелые годы, Теннисон создает глубоко разочарованную балладу «Локсли-Холл 60 лет спустя», где мир предстает как хаос, лишенный веры и надежды:
Хаос, Космос! Космос, Хаос! — кто узнает, чем все закончится?
Читай летопись мира, и возьми ее мудрость себе в спутники!»
Империя рушилась, религия теряла власть над душами, и поэт горько заключает:
Из золотых даров благословения
Человек отчеканил себе проклятие.
Рим Цезаря, Рим Петра —
Кто был жестче? Кто был хуже?
Теннисон чувствовал, что и вера, и власть утратили священное основание. Его поздние стихи звучат как прощание с золотым веком, где золото — уже не благословение, а мера человеческого падения.
Примерно в то же время он пишет стихотворение «Свобода», в котором слабый проблеск надежды контрастирует с реальностью насилия, слепой силы и бездумной воли:
О, следопыт Видения, идущий
К далекому лучу мечты!
Пусть грубая сила и безумная воля
Сотрясут твой золотой сон.
Здесь «золотой сон» — не синоним богатства, а мечта о свободе, человечности и гармонии, которая дрожит под ударами реальности.
Таким образом, викторианская поэзия, германский миф и русская иконография — три разных культурных мира — сходятся в одном: в вере в золото как священную субстанцию. Золото соединяет Бога, власть и человека.
Для Британии золото было мечтой, для Соединенных Штатов — источником раскола. Но для обеих стран на протяжении XX века оно становилось все более невидимым, призрачным — или же разбитым, как в «Золотой чаше» Генри Джеймса. Разрушение этого «золотого знака доброго хозяйствования», символа доверия и стабильности, произошло прежде всего как следствие военных конфликтов, которые несли с собой опасность конфискаций, захвата и утраты собственности. Так случилась драматическое обращение смысла золота: то, что когда-то служило мерилом порядка, стало напоминанием о хрупкости человеческих гарантий.
Именно автократические режимы — не демократии — продолжали поклоняться золоту, завороженные его властью и почти религиозным ореолом. Для них золото было инструментом управления миром, средством наведения «божественного» порядка и одновременно оправданием алчности и экспансии. Но оружие силы обернулось оковами — «суетой сует», как сказано в Екклесиасте.
Литературные образы золота эпохи империализма заставляют задуматься о том, насколько ненадежно само основание современного денежного порядка, и особенно о связи между золотом, безопасностью и войной. Логика «надежного обязательства» всегда таит в себе обещание — золотую мечту, но вместе с тем и возможность внезапного пробуждения, когда уверенность рушится, а безопасность оказывается иллюзией.
Сегодня это «золотое» мышление вновь требует переосмысления. Так, призывы к новому «золотому веку», например, ставшие центральной темой речи Дональда Трампа в Эр-Рияде 13 мая 2025 года, или одержимость государств золотыми резервами — все это свидетельствует о том, как образы и страхи прошлого превращаются в оружие современной политики.
Еще в 1931 году Джон Мейнард Кейнс предвидел подобную трансформацию, когда писал:
«Когда боги больше не ходят по земле в своей желтой броне, мы начинаем рационализировать их — и вскоре не остается ничего».
Но остается все же нечто. Остается геополитика. И вместе с ней — золото.
